Неточные совпадения
Вместо прежнего буйства и пляски наступила могильная тишина, прерываемая лишь звоном колоколов, которые
звонили на все манеры: и во вся, и в одиночку, и
с перезвоном.
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно тем, что он вспомнил приложить деньги; не было ни жестокого слова, ни упрека, но не было и снисходительности. Главное же — был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт
с деньгами, он
с удовольствием, которое всегда возбуждаемо было в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями,
позвонил.
«Там видно будет», сказал себе Степан Аркадьич и, встав, надел серый халат на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших его полное тело, подошел к окну, поднял стору и громко
позвонил. На звонок тотчас же вошел старый друг, камердинер Матвей, неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед за Матвеем вошел и цирюльник
с припасами для бритья.
Левин хотел вступить
с ним в разговор, но лакею
позвонили, и он ушел.
Этим движением он зацепил столик, на котором стояла сельтерская вода и графин
с коньяком, и чуть не столкнул его. Он хотел подхватить, уронил и
с досады толкнул ногой стол и
позвонил.
Девушка, уже давно прислушивавшаяся у ее двери, вошла сама к ней в комнату. Анна вопросительно взглянула ей в глаза и испуганно покраснела. Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что
позвонили. Она принесла платье и записку. Записка была от Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утром к ней съедутся Лиза Меркалова и баронесса Штольц
с своими поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. «Приезжайте хоть посмотреть, как изучение нравов. Я вас жду», кончала она.
—
Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин
с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что в доме никого не живет, кроме его жены, и выгоняет обоих.
Он взглянул на фрак наваринского пламени
с дымом и, взявшись за шнурок,
позвонил.
Он поскорей
звонит. Вбегает
К нему слуга француз Гильо,
Халат и туфли предлагает
И подает ему белье.
Спешит Онегин одеваться,
Слуге велит приготовляться
С ним вместе ехать и
с собой
Взять также ящик боевой.
Готовы санки беговые.
Он сел, на мельницу летит.
Примчались. Он слуге велит
Лепажа стволы роковые
Нести за ним, а лошадям
Отъехать в поле к двум дубкам.
Ведь я знаю, как вы квартиру-то нанимать ходили, под самую ночь, когда смерклось, да в колокольчик стали
звонить, да про кровь спрашивали, да работников и дворников
с толку сбили.
Самгин сел, пытаясь снять испачканный ботинок и боясь испачкать руки. Это напомнило ему Кутузова. Ботинок упрямо не слезал
с ноги, точно прирос к ней. В комнате сгущался кисловатый запах. Было уже очень поздно, да и не хотелось
позвонить, чтоб пришел слуга, вытер пол. Не хотелось видеть человека, все равно — какого.
Вам следовало именно вором притвориться, я
позвонил бы в полицию, она бы вас увела и
с миром отпустила к очередным вашим делам, тут и — конец истории.
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив идти на бульвары. Но, не сходя
с места, глядя в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь,
позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
— Передавили друг друга. Страшная штука. Вы — видели? Черт… Расползаются
с поля люди и оставляют за собой трупы. Заметили вы: пожарные едут
с колоколами, едут и —
звонят! Я говорю: «Подвязать надо, нехорошо!» Отвечает: «Нельзя». Идиоты
с колокольчиками… Вообще, я скажу…
Когда Самгин проснулся, разбуженный железным громом, поручика уже не было в комнате. Гремела артиллерия, проезжая рысью по булыжнику мостовой,
с громом железа как будто спорил звон колоколов, настолько мощный, что казалось — он волнует воздух даже в комнате. За кофе следователь объяснил, что в городе назначен смотр артиллерии, прибывшей из Петрограда, а
звонят, потому что — воскресенье, церкви зовут к поздней обедне.
Пред весною исчез Миша, как раз в те дни, когда для него накопилось много работы, и после того, как Самгин почти примирился
с его существованием. Разозлясь, Самгин решил, что у него есть достаточно веский повод отказаться от услуг юноши. Но утром на четвертый день
позвонил доктор городской больницы и сообщил, что больной Михаил Локтев просит Самгина посетить его. Самгин не успел спросить, чем болен Миша, — доктор повесил трубку; но приехав в больницу, Клим сначала пошел к доктору.
Прошло более недели, раньше чем Захарий
позвонил ему по телефону, приглашая в магазин. Самгин одел новый фланелевый костюм и пошел к Марине
с тем сосредоточенным настроением,
с каким направлялся в суд на сложно запутанный процесс. В магазине ему конфузливо и дружески улыбнулся Захарий, вызвав неприятное подозрение...
—
С нею долго умирают, — возразил Спивак, но тотчас, выгнув кадык, захрипел: — Я бы еще мог… доконал этот город. Пыль и ветер. Пыль. И — всегда
звонят колокола. Ужасно много…
звонят! Колокола — если жизнь торжественна…
— Ну да, понятно! Торговать деньгами легче, спокойней, чем строить заводы, фабрики, возиться
с рабочими, — проговорила Марина, вставая и хлопая портфелем по своему колену. — Нет, Гриша, тут банкира мало, нужен крупный чиновник или какой-нибудь придворный… Ну, мне — пора, если я не смогу вернуться через час, — я
позвоню вам… и вы свободны…
Торжественно
звонил соборный колокол, трещали пролетки извозчиков, люди шагали быстро, говорили крикливо и необычно перепутались: рядом
с горожанами, одетыми празднично, шла растрепанная мастеровщина, всюду сновали оборванные ребятишки, стремясь как на пожар или на парад.
На другой день в деревенской церкви Малиновки
с десяти часов начали
звонить в большой колокол, к обедне.
Он
позвонил Егора и едва
с его помощью кое-как оделся, надевая сюртук прежде жилета, забывая галстук. Он спросил, что делается дома, и, узнав, что все уехали к обедне, кроме Веры, которая больна, оцепенел, изменился в лице и бросился вон из комнаты к старому дому.
— И только
с воздухом… А воздухом можно дышать и в комнате. Итак, я еду в шубе… Надену кстати бархатную ермолку под шляпу, потому что вчера и сегодня чувствую шум в голове: все слышится, будто колокола
звонят; вчера в клубе около меня по-немецки болтают, а мне кажется, грызут грецкие орехи… А все же поеду. О женщины!
— Ах, опять ты подерешься
с Ламбертом! —
с беспокойством заметил мальчик. —
Позвоните уж вы лучше!
Путь, как известно из прежнего, тут не длинный. Я извозчика не взял, а пробежал всю дорогу не останавливаясь. В уме моем было смутно и даже тоже почти что-то восторженное. Я понимал, что совершилось нечто радикальное. Опьянение же совершенно исчезло во мне, до последней капли, а вместе
с ним и все неблагородные мысли, когда я
позвонил к Татьяне Павловне.
— По мере как я читал, вы улыбались, но я и до половины не дошел, как вы остановили меня,
позвонили и вошедшему слуге приказали попросить Татьяну Павловну, которая немедленно прибежала
с таким веселым видом, что я, видя ее накануне, почти теперь не узнал.
Я
позвонил — и он явился
с кружкой воды.
Я сошел в сени. Малаец Ричард, подняв колокол,
с большой стакан величиной, вровень
с своим ухом и зажмурив глаза,
звонил изо всей мочи на все этажи и нумера, сзывая путешественников к обеду. Потом вдруг перестал, открыл глаза, поставил колокол на круглый стол в сенях и побежал в столовую.
С замиранием сердца и ужасом перед мыслью о том, в каком состоянии он нынче найдет Маслову, и той тайной, которая была для него и в ней и в том соединении людей, которое было в остроге,
позвонил Нехлюдов у главного входа и у вышедшего к нему надзирателя спросил про Маслову. Надзиратель справился и сказал, что она в больнице. Нехлюдов пошел в больницу, Добродушный старичок, больничный сторож, тотчас же впустил его и, узнав, кого ему нужно было видеть, направил в детское отделение.
Не спуская глаз
с Нехлюдова, генерал протянул
с короткими пальцами руку к столу,
позвонил и продолжал молча слушать, пыхтя папироской и особенно громко откашливаясь.
Присяжные
позвонили. Жандарм, стоявший
с вынутой наголо саблей у двери, вложил саблю в ножны и посторонился. Судьи сели на места, и один за другим вышли присяжные.
Вольф был недоволен в особенности тем, что он как будто был уличен в недобросовестном пристрастии, и, притворяясь равнодушным, раскрыл следующее к докладу дело Масловой и погрузился в него. Сенаторы между тем
позвонили и потребовали себе чаю и разговорились о случае, занимавшем в это время, вместе
с дуэлью Каменского, всех петербуржцев.
— Нет, ты не сумеешь этого сделать, —
с печальной улыбкой проговорил старик и
позвонил.
Было часов семь
с половиною, когда он
позвонил в колокольчик.
— Без сомнения. Оставим это, — отрезала она. — Слушайте: я
с вами туда на похороны идти теперь не могу. Я послала им на гробик цветов. Деньги еще есть у них, кажется. Если надо будет, скажите, что в будущем я никогда их не оставлю… Ну, теперь оставьте меня, оставьте, пожалуйста. Вы уж туда опоздали, к поздней обедне
звонят… Оставьте меня, пожалуйста!
— Pardon, mon cher, — промолвил он
с приятной улыбкой, дружески коснувшись рукой до моего колена, и снова уставился на камердинера. — Ну, ступай, — прибавил он после небольшого молчания, поднял брови и
позвонил.
Мы вошли на третий этаж, Вера Павловна
позвонила, и я увидела себя в большом зале,
с роялем,
с порядочною мебелью, — словом, зал имел такой вид, как будто мы вошли в квартиру семейства, проживающего 4 или 5 тысяч рублей в год.
Она
позвонила, девка вошла и на вопросы ее отвечала, что Кирила Петрович вечером ездил в Арбатово и возвратился поздно, что он дал строгое приказание не выпускать ее из ее комнаты и смотреть за тем, чтоб никто
с нею не говорил, что, впрочем, не видно никаких особенных приготовлений к свадьбе, кроме того, что велено было попу не отлучаться из деревни ни под каким предлогом.
Пить чай в трактире имеет другое значение для слуг. Дома ему чай не в чай; дома ему все напоминает, что он слуга; дома у него грязная людская, он должен сам поставить самовар; дома у него чашка
с отбитой ручкой и всякую минуту барин может
позвонить. В трактире он вольный человек, он господин, для него накрыт стол, зажжены лампы, для него несется
с подносом половой, чашки блестят, чайник блестит, он приказывает — его слушают, он радуется и весело требует себе паюсной икры или расстегайчик к чаю.
Он
позвонил, вошел старик huissier [сторож (фр.).]
с цепью на груди; сказав ему
с важным видом: «Бумаги и перо этому господину», юноша кивнул мне головой.
И
позвонил. Вошел слуга, довольно обтрепанный, но чрезвычайно важный,
с седыми баками и совершенно лысой головой. Высокий, осанистый, вида барственного.
И когда
с каланчи, чуть заметя пожар, дежурный
звонил за веревку в сигнальный колокол, пожарные выбегали иногда еще в не просохшем платье.
Нищий-аристократ берет, например, правую сторону Пречистенки
с переулками и пишет двадцать писем-слезниц, не пропустив никого, в двадцать домов, стоящих внимания. Отправив письмо, на другой день идет по адресам.
Звонит в парадное крыльцо: фигура аристократическая, костюм, взятый напрокат, приличный. На вопрос швейцара говорит...
Знаменитый Мина оказался небольшим плотным человеком,
с длинными, как у обезьяны, руками и загорелым лицом, на котором странно выделялась очень светлая заросль. Длинный прямой нос как будто утопал в толстых, как два полена, светлых усах. Перестав
звонить, он взглянул на моего жизнерадостного покровителя и сказал...
Но он вышел не
с тем уже видом,
с каким
звонил к Филисовой.
Он стоял
с минуту, и — странно — вдруг ему показалось, что край одной сторы приподнялся и мелькнуло лицо Рогожина, мелькнуло и исчезло в то же мгновение. Он подождал еще и уже решил было идти и
звонить опять, но раздумал и отложил на час: «А кто знает, может, оно только померещилось…»
Час спустя он уже был в Петербурге, а в десятом часу
звонил к Рогожину. Он вошел
с парадного входа, и ему долго не отворяли. Наконец, отворилась дверь из квартиры старушки Рогожиной, и показалась старенькая, благообразная служанка.
Караульный Антип ходил вокруг господского дома и
с особенным усердием колотил в чугунную доску: нельзя, «служба требует порядок», а пусть Лука Назарыч послушает, как на Ключевском сторожа в доску
звонят. Небойсь на Мурмосе сторожа харчистые, подолгу спать любят. Антип был человек самолюбивый. Чтобы не задремать, Антип думал вслух...
Трапезник Павел, худой черноволосый туляк, завидев выезжавший из господского дома экипаж, ударил во вся, — он
звонил отлично,
с замиравшими переходами, когда колокола чуть гудели, и громкими трелями, от которых дрожала, как живая, вся деревянная колокольня.
На фабрике работа шла своим чередом. Попрежнему дымились трубы, попрежнему доменная печь выкидывала по ночам огненные снопы и тучи искр, по-прежнему на плотине в караулке сидел старый коморник Слепень и отдавал часы. Впрочем, он теперь не
звонил в свой колокол на поденщину или
с поденщины, а за него четыре раза в день гудел свисток паровой машины.